"Почему же вишневый плюш блокирует способности Преображенного?" - размышлять об этом Лев Бернардович продолжал и в самолете, благополучно пронеся контрабандный сверток с крысами сквозь таможенный и пограничный аэропортовский контроль. Честно говоря, поразмышлять Долгопольскому было о чем, и вопрос о блокирующих свойствах плюша был далеко не самый важный. Но так уж устроен человеческий мозг, будь он хоть трижды облагорожен парацельсием, - прятаться от главной угрозы, искать иллюзорного спасительного забвения в мелочах.     Толчок к главной теме, "думать" которую Долгопольский усиленно избегал, подал его стариннейший знакомый и протеже - Вася, сын еще более старинного друга Димы Прохорова. Когда на прошлой неделе Вася пришел в Цитадель с пустяковейшей докладной по состоянию дел в Подольске, то был он раздерган, несобран, мысли вкривь и вкось, с трудом сдерживал панику. Прочесть прохоровские обнаженные эмоции труда не составляло, да Вася и не ставил никакой блокировки, хотя и сам был талантливым прирожденным Наблюдателем. А от кого ему было скрываться в кругу единомышленников? И зачем? Разве не заинтересованы мы все в едином желании благополучия Общества и его устойчивости? Так думал и сам Долгопольский - до последней недели. Но "прочитав" Васю, в этом своем убеждении очень сильно засомневался.     Это был уже второй раз, когда Вася заставлял его усомниться в самых основах парацельсиевого дела. Первый - когда он сам за ручку отвел тогдашнего мальчика, сына своего военного и очень дорогого друга Димы Прохорова, в школу Общества. Задатки у Васи были необычайно сильны, экзамен он выдержал блестяще, парацельсий позже превратил его в отличного Наблюдателя, но вот приобрел ли он убеждение, что служение Обществу есть высшая задача и высшее счастье для Преображенного? Ох, нет. Не только не приобрел, но постоянно тяготился своей способностью, тоскливо мечтал о жизни простого "незрячего" человека. И такое нежелание принять Дар и гордиться его обладанием шло абсолютно вразрез с собственными чувствами Льва Бернардовича.     Сам Долгопольский школу Общества не проходил, он попал в Цитадель сразу после войны, фронтовиком, на груди боевая медаль, и на самом гребне молодости. И никогда позже не жалел о том, что связал свою судьбу с Обществом, не мыслил себя отдельно от него.     На фронте Лев Бернардович очутился в сорок пятом. Раньше не вышло - дважды эшелоны с новобранцами попадали под бомбежку, два ранения в руку и ожоги - и все это не увидев еще перед собой ни единого фашиста. В третий раз он уже просто не успел. Первого мая их поезд был остановлен под Ченстоховой и, простояв три дня в тупике, пошел обратно, через всю страну, за Урал, через Сибирь, в Нерчинские края.     А за четыре года до того, тринадцатилетним мальчиком, Лева уходил пешком из Киева. Родители остались, не могли ни взять с собой, ни оставить одних своих стариков, и потом сами же под прикладами несли их в Бабий Яр. Лева ушел, повинуясь настоянию отца и приказу пионерской организации. И все четыре года, в детдоме, в заводском общежитии, в сержантской учебке, лелеял для себя две мечты, две своих главных задачи на эту войну: убить как можно больше немцев и остаться в живых самому.     К самураям Лева никаких персональных чувств не питал, и задача перед ним осталась только одна - вернуться живым.     Утром 9 августа их подняли по тревоге (подняли - это фигуральное выражение, земля уже два часа дрожала и воздух звенел от артподготовки), прочитали приказ маршала Василевского, напутствие замполита дивизии, погрузили на понтон и...     Вечером того же дня, уже на новом рубеже, его нашел пожилой капитан из штаба полка (он курировал атаку с наблюдательного пункта с нашей стороны Аргуни), поздравил с отличным выполнением боевой задачи, пообещал представить к "Отваге" и спросил, как бы невзначай, почему сержант Долгопольский приказал своему отделению залечь за секунду ДО того, как ударили японские пулеметы?     Сержант Лева (как называли его за глаза солдаты из его отделения, где он был самым младшим по возрасту) замялся. Он и сам толком не знал. Когда, спрыгнув на берег и проскочив прибрежный кустарник, они оказались на поляне перед лесом, Долгопольский вдруг почувствовал себя расщепленным на две половины - одна продолжала кричать: "За Родину, за Сталина!", а вторая лежала в окопчике под прикрытием первых деревьев леса, рука на спусковой скобе пулемета, глаза в прорези прицела, и звали ее Тадаси Кавасаки. Семнадцатилетний Кавасаки уже сутки лежал на позиции, готовый встретить врага. Кавасаки гордился доверием командира, гордился тем, что его не приковали к дереву рядом с пулеметом, а доверили добровольно и сознательно умереть, сражаясь за императора.     Квантунская армия, конечно, состояла насквозь из тыловых крыс, зеленых новобранцев и инвалидов с действующих фронтов, но времени подготовить схему огня, укрыть позиции, пристрелять местность имелось предостаточно. Отделение Долгопольского, попав под перекрестный огонь пулеметных гнезд, было обречено, и все они там бы и погибли, если бы не приказ сержанта залечь и лежать. А через секунду после приказа справа и слева воздух прошили очереди. Двадцать минут лежали солдаты в приречной грязи, пока по лесу не ударили танки из-за реки. И Лева перестал чувствовать свою вторую половину - императорский солдат Кавасаки был убит прямым попаданием снаряда.     Все это, сбиваясь от волнения, пытался рассказать сержант Долгопольский капитану Петрухину. Капитан очень внимательно все выслушал, особенно про внезапное раздвоение Левиного сознания, поинтересовался, бывало ли подобное раньше, а расставаясь, оставил свой московский телефон и настоятельно попросил Леву после войны разыскать его. На усмешливое Левино "До конца войны еще дожить надо", ответил с неожиданной уверенностью: "Вы - доживете".     Так Долгопольский попал в Общество. Петрухин, бывший капитан Советской Армии, а ныне личный секретарь московского Приора, сам руководил Левиной подготовкой - после войны Общество испытывало острый недостаток кадров, было не до формальностей.     Лев Бернардович до сих пор помнил свое чувство радостного изумления, почти счастья, испытанного им после принятия в Адепты, и потом, после успешного Преображения и получения работы в Цитадели - он был среди своих, все вокруг было родное, как будто давным-давно знакомое. Он никогда не был женат и, конечно, у него не было детей - его семьей стало Общество. Преображенным отнюдь не воспрещались простые радости жизни, но как-то так получалось, что очень редко кто из них имел обычную человеческую семью.     Пребывая холостым и бездетным, Лев Бернардович очень любил бывать в гостях у друзей. Друзей у него было немного - те, что успели завестись до принятия в Общество: товарищи по военному детдому и однополчане - да и те год за годом терялись в житейской суматохе. Остался один - Дима Прохоров, бывший рядовой из его отделения, с которым они вместе штурмовали Маньчжурию. Васю, Диминого сына, Долгопольский считал кем-то вроде племянника.     Он был счастлив, что у Васи нежданно обнаружились задатки Наблюдателя, счастлив, что сможет сам рекомендовать его Обществу, счастлив, что Вася сумел выдержать приемное испытание. И каким же ударом оказалось для Долгопольского понимание, что Вася не прижился, что работа на Общество для Васи не награда, а тяжкий крест.     Лев Бернардович позаботился, чтобы Васю не дергали понапрасну, чтобы спрашивали с него только самый минимум отчетности. И вот надо же было такому произойти, что именно Наблюдатель Прохоров прошляпил брейнорин - и прошляпил буквально у себя под носом. Ох, Вася, Вася... Или, может быть, - ох, Лева, Лева?

"Вся Франция, быть может, меньше, чем Техас, но Париж - больше, чем жизнь," - этими словами Билл Хэнсон завершил свои предотъездные инструкции и, распрощавшись с Джерри, поспешил на самолет.     Действительно - что может быть прекраснее Парижа в начале лета? Город сбросил зимнее серое оцепенение, избавился от газовых горелок, обогревавших закрытые стеклом террасы кафе, выставил навстречу ожившим улицам, гомону разноязычной толпы, улыбкам людей ряды плетеных стульев и крошечных столиков, зовущих своих завсегдатаев на открытый воздух. Город наполнился яркими красками цветов, благоуханием каштанов. Ожили букинистические рынки на набережных Сены, многочисленные скульптуры и статуи в садах и парках избавились от зимних "одежд". Впрочем, то же произошло и с людьми. Город преобразился, он снова полон любви, интриг, жажды приключений.     В очередной раз Федерация Европейских Биохимических Обществ избрала местом своей ежегодной конференции столицу Франции. Для проведения съезда был выбран один из старейших конгресс-центров в самом сердце Парижа, так называемый La Maison de la Chimie - Дом Химии, что на улице Сен-Доминик, неподалеку от бульвара Сен-Жермен и Собора Парижской Богоматери. Центр имени Пьера Эжена Марселена Бертло расположился в старинном особняке постройки начала 18-го века. Поговаривали, что дух выдающегося французского химика, впервые осуществившего синтез нафталина и бензола, навечно обосновался в этом доме. Автор знаменитых "Химических синтезов" и бесценного трактата "Происхождение алхимии" почти всю жизнь упорно отрицал атомно-молекулярную теорию и только на склоне лет признал свои заблуждения, опубликовав покаянную заметку, в которой написал: "Главная обязанность ученого состоит не в том, чтобы пытаться доказать непогрешимость своих мнений, а в том, чтобы всегда быть готовым отказаться от всякого воззрения, представляющегося недоказанным, от всякого опыта, оказывающегося ошибочным". Эти слова были выбраны девизом конференции и именно они красовались сейчас на фронтоне Дома Химии.     Тот, кому доводилось бывать на больших международных научных форумах, наверняка знает, что большинство пленарных докладов практически никогда не содержат никакой новой и интересной информации. Они призваны дать лишь общий обзор состояния дел, привлечь внимание студентов и начинающих молодых ученых. Подлинные научные баталии разворачиваются на специализированных секциях и в кулуарах конференций, во время обсуждений за так называемым круглым столом.     Круглый стол секции "биологически активных веществ" был назначен на вторую половину дня. Участники собрались, но заседание началась с 20-минутным опозданием. Задержка ничуть не смутила большинство французов, итальянцев и испанцев, но вызвала плохо скрываемое раздражение австрийского представителя и части американских коллег. Впрочем, эту неловкость быстро удалось загладить.     Серж Терьен, извинившись за опоздание, порадовал всех известием, что на вечер для участников конференции запланирована экскурсия в Версаль. После этого сообщения Серж приступил к детальному обзору работы своей лаборатории за последние два года.     Доклад Терьена занял 25 минут. Вывод был неутешителен. Несмотря на все усилия, синтез брейнорина с использованием очищенных реактивов в его лаборатории так и не был осуществлен.     Так услышали и так поняли его большинство участников заседания. Непосвященные. Не прошедшие Преображения. Не знающие, что брейнорин изначально был всего лишь обманкой, что главной целью было достигнуть понимания, как произвести парацельсий. Так понял Терьена и Анантападманабх Сридхарачарья, доктор Срид. Уж он-то как никто другой понимал, что синтез неосуществим, что неудача Терьена закономерна. Но десять человек из зала услышали и кое-что другое. Они - и Билл Хэнсон и Джонатан Питерс в их числе - услышали, что есть важнейшие новости и что надо собраться за тридцать минут до отправления Версальской экскурсии, пожертвовав для этого неторопливой чашечкой кофе и бокалом вина.

О грядущих новостях сам Серж узнал еще накануне, и узнал он о них их от своего русского знакомого Льва Долгопольского. Тот прилетел в Париж и cразу из Орли помчался в институт к Терьену. Из окна такси он смог поприветствовать Эйфелеву башню, а Елисейские поля с Триумфальной Аркой - те только на слух: в машине из радиоприемника мурлыкал Джо Дассен. Время не терпело.     Терьен посетителя ждал и сразу же повел к себе в кабинет. Он внимательно осмотрел крыс, выпутанных из-под плюша.     - Нет, Леон, эти крысы не прошли Преображения. Похоже, очень похоже, но не то. Я бы сравнил с хорошо нарисованной фальшивой купюрой. Водяные знаки есть, все завитушки на месте, а - не то. Хруст не тот.     Зато на брейнориновый кристаллик он накинулся как коршун. Подержал на пинцете, чуть ли не обнюхал, понес под микроскоп. Потом аккуратно отцепил прилипшие к кристаллику бурые песчинки.     - Нужны анализы! Рентгено-структурный и спектральный. Все установки у нас на ходу, я ждал ваш драгоценный груз. Я сейчас же организую команду лаборантов. И электронный микроскоп... - он скрылся за дверью.     Вернувшись и расположившись в кресле, спросил:     - Скажите мне, Леон, что вы сами обо всем этом думаете? Я читал ваш доклад, представляю все факты, но вот что думаете вы сами?     Общаться с Терьеном Долгопольскому было легко. Во-первых, он свободно говорил по-французски (так же, как по-английски и по-испански. Только немецкий не давался - не мог заставить себя произнести хоть одно немецкое слово). Во-вторых, слов почти и не требовалось - собеседники могли сообщаться через эмоции.     Лев Бернардович стал рассказывать, Терьен внимательно слушал. Потом перебил:     - Как вы говорите? Наблюдатель, тяготящийся своим Даром? Разве может такое быть? Разве не все мы дети Парацельса и в этом едины?     - Дети, вы говорите? - Долгопольский обрадовался ходу мыслей Сержа. - Я ведь и сам так думал. Еще на прошлой неделе я был в этом уверен. А теперь - нет!     - Объясните, я не понимаю...     - Давайте попытаюсь. А заодно постараюсь сам поточнее разобраться. Понимаете, Серж, я всю жизнь считал так, как меня учили наставники, как вы сами сейчас сказали - что мы, мы все - дети Общества. Что оно нас породило теми, кто мы есть. Но сейчас я ясно вижу, что это не так. Мы - не дети Общества. Мы - его плоть. Его части. Органы, если хотите: кости, вены, внутренности, руки, глаза, уши и мозги. Выражение "член Общества" надо понимать буквально. Общество состоит из нас физически. Наше Общество - это не просто коллектив. Это организм. Нет, суперорганизм. Вы ведь знакомы с теориями, что муравейник или пчелиный улей представляют собой единый коллектив-организм? Ну так вот, Общество имеет гораздо больше оснований именоваться единым организмом. А доказательство самое простое - вы когда-нибудь пробовали представить себя вне Общества? Ну, как если бы его вдруг не стало?     Терьен задумался. Надолго. Потом чуть виновато улыбнулся:     - Знаете, Леон, не получается. Я так давно в Обществе. Я вам рассказывал? Великая Депрессия, а мне десять лет... есть очень хотелось... Словом, я на базаре карманы чистил. И очень успешно, потому что всегда чувствовал, когда рядом полицейский или "клиент" вдруг настороже. А один раз не почувствовал... Но вместо каталажки оказался в Адептах.     - Ну и как, навыки помогают?     - Вы будете смеяться, но да. Ловкость пальцев для химика вещь не последняя. А сейчас, извините, мне надо идти. Вы задали мне очень серьезный вопрос, и я должен его обдумать. Встретимся завтра на сессии. Значит, говорите, я есть, а Общества нет...

- Нет, мой друг, как хотите, но такого быть не может, - уверенно заявил Терьен, появившись утром на пороге гостиничного номера Льва Долгопольского. - Такого, чтобы я был, а Общества не было, быть не может, потому что такого не может быть никогда!     - Что, Серж, убедились?     - Да, Леон, я ясно вижу теперь, что вы правы - и я, и вы, и все мы, все мы вместе, составляем одно целое. Один величественный организм. Или, как вы точно выразились, суперорганизм. Мне странно, что ни Парацельс, ни Ла Порт никогда такого состояния не упоминали. Нет сомнения, что они все прекрасно понимали, но по каким-то своим соображениям оставили потомкам догадаться самим.     Они помолчали. Потом Серж продолжил:     - Я много думал. Я сегодня не спал всю ночь. И как ясна стала мне вся картина. Смотрите: вот мы ищем кандидатов в Адепты. Это наше Общество через нас ищет себе пищу. Адепты принимаются - это еда. Часть из Адептов успешно проходит Преображение и становится неотъемлемой составной частью Общества, а кто-то отторгается - мы имеем процесс пищеварения во всех его этапах, включая и, извините, дефекацию.     - Что еще вы можете объяснить, кроме пищеварения?     - Да почти все. Собственно, абсолютно все, за одним исключением. Нет размножения. Вот родилось Общество как бы из ничего, а других суперорганизмов вокруг нет.     - Чего же ожидать, Серж? Старения и... и смерти?     - Да, вполне вероятно, что и так. Вполне вероятно, что мы в лабиринте без выхода. - Серж глубоко вздохнул. - И я не могу сказать, что Общество этого не чувствует. Смотрите, все последние годы мы напряженно стремимся наладить синтез парацельсия. Парацельсий, если хотите, это наша ДНК. Единственное, что проходит неизменным сквозь века нашего существования. И одновременно наш желудочный сок. И вот мы не можем наладить его воспроизводство. Пищеварение грозит прекратиться. Я последние несколько лет работал над синтезом, как не работал даже аспирантом. Ничего не выходило. Одна попытка за другой оказывалась тщетной. И каждый раз вслед за провалом я испытывал самую настоящую панику. А с чего, казалось бы? Это не я паниковал, Леон. Это Общество бьется в судороге. Оно чувствует, что основа подорвана. Чувствует...     Терьен налил себе стакан воды, отпил половину, походил с ним по комнате. Долгопольский со своего кресла только следил за ним глазами, не решаясь встрять.     - Но это все так, Леон, разговоры. Я пришел вам рассказать о первых результатах наших анализов. В эту ночь не спал не только я. Все мои люди работали. Помните, там на кристаллик налипли песчинки? Мы теперь знаем, что это такое, - Серж выудил из своего портфеля ленту компьютерной распечатки с цифрами. - Это брейнорин, Леон. Точка в точку, как я его описал. Ну, не совсем точка в точку, пара оснований зеркально вывернута, но неважно. Вашего химика, как его зовут? Ме-рен-ков? вашего химика следует поздравить. Он синтезировал брейнорин, наш эрзац-парацельсий. Я не смог, Питерс не смог, Срид не смог. Меренков – смог. И это может быть спасением для всех нас.     И после паузы:     - Я искренне надеюсь, что наш молодой Менделеев в эту минуту не стучится в дверь патентного бюро и не делает доклад в Академии Наук.     - О, Серж, за это вы можете быть совершенно спокойны. Тут уж мы позаботились. Кстати! Вы же ничего не сказали о кристалле. Что с ним?     - Про кристалл пока не могу сказать, работа продолжается. Я сейчас обратно к себе в институт, увидимся с вами позже, на сессии. Подходите за час до начала, у меня должны быть готовы результаты. Ну и каша заваривается... - Подхватив портфель, Терьен ушел. Лев Бернардович остался переваривать услышанное.

- У меня для вас две новости, Леон, - одна плохая, другая непонятная, - приветствовал Терьен Долгопольского в фойе Дома Химии. Время было уже за полдень, Серж выглядел заметно уставшим, лишь глаза его горели блеском энтузиазма и почти юношеского задора. - С какой начинать?     - Начинайте с плохой.     - Плохая новость состоит в том, что привезенный вами кристалл рассыпался прямо в рентгеновской установке. Теперь у нас на руках нет ни одного действующего образца.     - Так... А непонятная?     - Мы успели сделать все необходимые рентгенограммы, снять спектры и провести сеанс на электронном микроскопе. Результат удивителен. Кристалл - это не брейнорин. Точнее, не тот брейнорин, который я "предсказал". По химическому составу материал кристалла очень сильно похож на парацельсий.     - Серж, неужели удалось?!     - Погодите, Леон, погодите. На парацельсий он похож только по химическому составу. Пространственная структура совершенно иная. А значит, и химические свойства могут быть другими. Что, по-видимому, и объясняет странное поведение ваших муравьев и рыб...     - Что вы предлагаете, Серж?     - Пока мне ясно одно: надо немедленно пересаживать вашего изобретателя в приличную лабораторию, где руководитель из наших, и пусть там работает.     - Куда же? К вам? Или к Питерсу?     - Лучше к Хэнсону. Он как раз сообщал, что у него появился перспективный аспирант, бывший дипломник Срида из Небраски. Как вы полагаете, согласится Меренков переехать в Калифорнию?     - Я полагаю, что согласится, - усмехнулся Долгопольский. - А официальную сторону оформления московский приорат возьмет на себя.     - Это хорошо, - Терьен явственно обрадовался. - Тогда есть еще надежда...     Двое мужчин помолчали. Вокруг них уже начала собираться толпа участников конгресса, многие узнавали Терьена и приветствовали его издалека. Терьен вежливо кивал в ответ. Долгопольского не знал никто, и он мог не заботиться пропустить приветствие неотвеченным. Но Серж участвовал в светской жизни только внешне, его не переставали мучить свои мысли:     - Скажите, Леон, как могло получиться, что вы пропустили Меренкова? По вашему рассказу рядом с ним действовал квалифицированный Наблюдатель, оказавшийся по существу саботажником. Много вы знаете саботажников в Обществе? Я - ни одного, а вот случился - и как раз там, где был важнее всего. Гипнотик, посланный на простое задание, проваливает его. Происходит очевиднейшая утечка, а вы не можете проследить ее и путаетесь в крысах и рыбах. Вовремя приходит сигнал из Анапы, а вашу реакцию даже вялой назвать нельзя. Единственное, что смогли - нейтрализовать меренковского приятеля, который по существу никакой угрозы Обществу не представлял, а наоборот, мог помешать Меренкову в работе - украл у него кристалл и хотел перехватить честь открытия.     - У меня нет ответа, Серж. В истории Общества и раньше случались утечки. Когда в прошлом веке наш курьер в Индии получил солнечный удар и уронил груз парацельсия в питьевой арык, то и тогда моментально отреагировали: пресекли распространение и загипнотизировали свидетелей. А сейчас был куда более простой случай - и пожалуйста, начисто прошляпили.     - Давайте предположим на минуту, что все эти загадочные совпадения не случайны, - Терьен продолжал размышлять вслух, ответ Долгопольского как будто не достиг его ушей. - Давайте предположим, что это само Общество посредством ваших людей оберегало открытие Меренкова. Покажется ли вам мое допущение разумным?     Ошеломленный Долгопольский собрался с мыслями не сразу:     - Вы знаете, покажется... Да, покажется. Но посмотрите на вещи чуть иначе. Общество не просто оберегало Меренкова. Оно еще и старательно его подготовило. Все как будто бы случайно: квалифицированный ученый-энтузиаст, индивидуалист по складу мышления, имеет свободное время, литературу, имеет под рукой лабораторию, доступ к реактивам и подопытным животным, работает практически бесконтрольно, и вместе с тем он бессребреник и идеалист. Он как будто ждал своего шанса, ждал стимула к большой и серьезной работе. А кто дал ему этот стимул? Само Общество и дало, вашим, между прочим, посредством.     Теперь настала очередь Терьена изумиться. А Лев продолжал:     - Кстати, сегодня утром вы сделали ошибку в рассуждениях.     - Какую, Леон?     - Вы сказали, что Общество лишено возможности к размножению, потому что рядом нет других организмов.     - Да, сказал. Только что же тут неверного?     - А разве для размножения обязательно необходимы двое?     - Амебы... - пробормотал Серж. - Да, черт возьми! Вы правы! Для этого танго не нужны двое. Размножение в принципе возможно! Но... Что же это значит?..     Они посмотрели друг на друга. Они оба вскочили на ноги. Они закричали одновременно:     - У нас!     - Родился!!     - Ребенок!!!     Подслушать их было некому, участники конгресса успели разбрестись по секционным заседаниям.     - Леон, я немедленно собираю всех наличных людей. Такие новости, такие новости... Вас я попрошу уведомить Зальцбург. А мне надо позвонить в институт.     И уже из открытой телефонной кабинки можно было расслышать:     - Эжени, очень срочно. Надо узнать, когда завтра первый самолет в Москву. Закажите три, нет, пять... нет, семь билетов. Неважно, что нет, заплатите свои, займите, я вам сегодня же вечером отдам. К черту визы! Соврите им что угодно...

На самолет Люде действительно удалось попасть (а сзади осталась обиженная толпа, в том числе и с "похоронными" телеграммами), но на этом ее везение и закончилось. Нашелся ей противник посерьезнее администратора аэропорта - Небесная Канцелярия. Над Москвой гремел гром и сверкали молнии, все аэропорты позакрывались, и самолет завернули на запасной аэродром - в Ярославль. Прослонявшись ночь по скучному, как пустыня, ярославскому вокзалу, Люда, не побрезговав общим вагоном, первым же поездом уехала в Москву.     Видок у нее после бессонной ночи и всех путешествий был еще тот, так что ехать искать Антона не могло быть и речи, но вот Сергей - Сергей другое дело. Замечал ли Сережа хоть когда-нибудь, как выглядят окружающие его женщины? Вопрос интересный, вот сейчас и узнаем... С этими мыслями Люда и стала звонить в меренковскую дверь. С той стороны откликнулись, дверь распахнулась.     Сергей был дома. Сегодня он не поехал в институт, расписание экзаменов позволяло. Он сел писать. Еще утром он понял, что необходимо поподробнее описать экспериментальную технику, перечислить используемые реактивы с точными названиями и дозировками, изложить теоретические идеи, позволившие синтезировать брейнорин. Отдельно - режим работы лазера. Еще отдельно - описать сосуд, в котором шел синтез: форма, размеры, спецификация стекла.     Стрекотала машинка, брался чистый лист бумаги с левой стороны стола, заправлялся под валик, через десять минут он выкручивался, клался направо, левая кипа утоньшалась, правая - росла. Слева берется страничка, в машинку, тра-та-та по клавишам, лист вон из машинки, положить перед собой, ручкой врисовать структурные формулы, изобразить детали установки, перевести с миллиметровки окошко графика, где по лекалу соединены измеренные точки, и направо его. Пусть там день-другой полежит, потом свежим глазом перечитать, подчистить (два раза "что", два раза "который" - из школьного Гончарова), и тогда уже три экземпляра под копирку – начисто.     Пожалуй, впервые Меренков сразу же сел печатать, без рукописного черновика. А зачем он? Мысли все уже и так причесаны, вот она, первая, за ней хвостиком пошла вторая и сразу без перерыва, не толкаясь, не застревая в проходе, послушно тянутся гуськом все остальные. Только успевай их подхватывать и по буковкам, по буковкам... В порыве вдохновения Сергей не обращал внимания, что необходимые по делу справочники как-то сами собой оказывались прямо под рукой, что шариковые ручки лежали именно там, куда не глядя опускалась ищущая их рука, что испорченные страницы сами отправляются в мусорную корзину.     Писалось хорошо, к вечеру как раз есть шанс закончить. Да, обязательно к вечеру надо закончить. Вечер не для работы. Вечер - для Насти. Особенно сегодняшний вечер.     Крыс не было ни видно, ни слышно... ну подумаешь, занялись чем-то своим.     Крысы действительно занимались своим. Телевизор сегодня не включался. Сократ, в кои веки выбравшись из своей клетки, висел на спинке стула и наблюдал, как из машинки выползают исписанные листы. Тито на полу углубился в английский словарь. Наполеон пристроился рядом со словарем французским. Такая молчаливо-стрекочущая идиллия продолжалась часов до трех дня, когда крысы, побросав свои созерцания, дружно повернулись мордочками к двери. Прозвенел звонок. Сергей пошел открывать.

- Сережа, мне надо с тобой очень срочно поговорить, - отодвигая хозяина, Люда решительно прошла в комнату. – Ты один? Свободен? Никуда не уходишь? Но сначала мне нужна ванная. И я голодна как сто китайцев.     С этими словами Люда закрыла за собой дверь ванной, и оттуда немедленно донеслись звуки льющейся воды. Сергей озадаченно почесал в затылке и вернулся за машинку.     Закончил страничку, начал и прикончил еще одну. Все, основное описано, теперь выводы и заключения, но это пусть сформулируется получше, а мы пока нежданную гостью покормим. И с этой мыслью отправился на кухню, пытаясь вспомнить, что могло оставаться в холодильнике, а заодно - обедал ли сегодня он сам. Точно вспомнить не смог, но решил, что вряд ли - если бы обедал, в раковине было бы в два раза больше грязной посуды, а так - только та, что от завтрака.     Вышедшая из ванной Люда могла слышать из кухни звук разбиваемого о край сковородки яйца, но повернуть на этот вкусный звук она не успела - ее встретили три пары блестящих черненьких глаз и три щетки шевелящихся под ними усов.     - Эге, так мне вовсе и не с Сережей надо разговаривать! - Но отправилась она сначала все-таки на кухню.

Настин ключ зашевелился в замке уже вечером. На душе у нее светило солнышко и мелодично пели красивые птички с ярким оперением. Вчера Сергей наконец-то позвал ее замуж. Ну, если быть точной, он не совсем эти слова говорил, он даже скорее больше мямлил и мычал, чем говорил, но смысл был именно этот. И вообще, пришел с цветами (с хорошим букетом, а не с веничком, как в прошлый раз), приодетый, брал за руку и даже пытался стать на одно колено, но до такого смеха Настя сама не допустила, и Сережа с явным облегчением перешел прямо к поцелую. Здорово! Вот бы девчонки из общежития видели!     Теперь столько забот, столько забот! Платье белое - это раз. С Сережей поехать в деревню, родне показать - это два. Ненадолго поехать, он справится. На ресторан тратиться не будем, нечего деньгами сорить, в общежитии сабантуй организуем. Три месяца назад Грунька замуж выходила, так очень даже неплохо отметили. Где она теперь, Грунька? Уехала за своим курносым лейтенантиком в Небит-Даг. А они с Сережей в Климовске обоснуются. И работу менять не придется. Вот будет она скоро солидной замужней дамой Анастасией Михайловной Меренковой...     На сегодня у Насти было намечено вывести свежеиспеченного жениха в кино. Фильм Настя подобрала со значением - "Выбор цели", про знаменитого советского физика Курчатова. Сереже, как ученому, должно быть интересно про другого ученого посмотреть, это не какой-то заграничный Бельмондо. Платье не помялось в автобусе? Волосы поправить...     И все эти симпатичные мысли разом выскочили из Настиной головки, когда, войдя к комнату, она обнаружила спящую на диване женщину. Сергей гремел на кухне посудой, из-под дивана привычно торчала крысиная мордочка, вторая крыска возилась с толстой книгой в углу, а на диване спала красивая молодая женщина. Вот так-так! Да что же это такое творится на свете, что даже лучшему из мужчин нельзя верить ни на грош!     Но хватить об пол пишущую машинку, как раз удобно стоявшую на краю стола, она не успела - женщина на диване проснулась, открыла глаза, сфокусировала взгляд на Насте и... улыбнулась ей. Подействовала ли улыбка или крысы, прервавшие свои занятия, но бить машинку Настя не стала. Она даже не стала царапать глаза выглянувшему из кухни Сергею. К тому же Сергей ей явно обрадовался.     - Вы Настя? Здравствуйте, а я Люда. Мне Сергей очень много о вас рассказывал. Извините меня, пожалуйста, я с дороги, очень устала, вот и сморило. Знаете что, давайте мы с вами чаю попьем. Сережа, у тебя там в холодильнике совсем ничего не осталось ("Откуда знает?" - опять шевельнулся у Насти червь ревности. Но тут же и затих). Сходи в магазин, купи чего сможешь, и непременно конфет. Настя, вы согласны на конфеты? Ну и хорошо. А тем временем, мы, девочки, немножко посекретничаем...

Из Внукова поехали на трех машинах. Разместились с трудом, но больше Долгопольский за столь короткий период сыскать не смог. Этих-то владельцев "Волг" и "Жигулей" пришлось в субботнее утро выдирать из постелей.     Лев Бернардович попал в одну машину с герром Куртом Зигелем, сотрудником Музея Моцарта в Зальцбурге. По крайней мере так он представился на таможне, объяснив цель своего визита чтением лекций в Московской Консерватории. Объяснение это, впрочем, настолько удовлетворило строгого московского пограничника, что сопровождавшую моцартоведа компанию он и досматривать не стал, так пропустил.     - Скажите, мистер Долгопольский, правильно ли я понял, что новый парацельсий или брейнорин Меренкова, как вы это чудесное вещество называете, действует практически на всех? Ваш южный наблюдатель отмечал, что только одна старая женщина не подпала под Преображение?     - Заметили ли вы, что никто из Преображенных не проявляет повышенной агрессивности?     - Есть ли хоть какие-нибудь соображения о технологии получения брейнорина Меренкова? Реактивы, аппаратура, температурные режимы?     - Согласится ли Меренков добровольно продать изобретение или вести работу под нашим контролем?     Из всех этих вопросов (беседа шла по-английски) Лев Бернардович мог уверенно ответить только на последний: и он, и Серж Терьен считают, что наилучшим вариантом было бы перенесение дальнейших исследований в Калифорнию, в лабораторию Хэнсона под эгидой Терьена, и что непреодолимых препятствий к осуществлению такого варианта московский приорат не предвидит. Зигеля, казалось, такое предложение вполне устроило, потому что он переключился на вопросы бытового плана: насколько Меренков в настоящее время материально обеспечен, большой ли у него дом и согласится ли он первое после переезда время обойтись без прислуги. Засмеяться Долгопольский не успел, справа от шоссе уже показалась въездная вывеска Подольска.

Вот и суббота. Сегодня - первая попытка продвинуться с кристаллизацией. Хорошо, что зимой он не поленился и отладил термостат. Для начала - самое простое: растворимость брейнорина в воде и зависимость критической концентрации от температуры. Жаль, нет дистиллированной воды, придется использовать водопроводную. А еще хорошо бы зависимость от давления снять, но к насосу на прошлой неделе два студента приложились, а механика раньше, чем через месяц не дозовешься. Ну-с, приступим...     Люда молча, как и обещала, сидела в уголке на стульчике и, казалось, была поглощена выкройкой из "Работницы", крысы отбежали в уголок и там шевелили друг другу усами. Собственно, ни Люда, ни крысы Сергею в лаборатории были совершенно не нужны, но Люда попросилась прийти в субботу и тихонько посидеть, потому что ей было скучно одной в общежитии, и так просительно посмотрела, что Меренков не нашелся, что возразить. А крысы... Наполеон уже пару раз просился (и был отнесен) в лабораторию, а сегодня они все трое так решительно полезли в карманы пиджака и в портфель, что высаживать их обратно было бы просто бесчеловечно, да и долго к тому же. Проще было взять.     Итак, весы готовы, отмериваем первую порцию, засыпаем, включаем, секундомер в руку, приступим...     Но приступить ему не удалось. Дверь шумно распахнулась, внутрь просунулась голова вахтерши и сообщила: "К вам тут пришли!" Голова исчезла, а вместо нее вошла женщина, зареванная, с покрасневшим лицом. Сергей с удивлением воззрился на пришедшую, смутно узнавая ее.     - Здравствуйте, Сергей, э-э-э...     - Петрович.     - Здравствуйте, Сергей Петрович. Я - Анна Ивановна, жена Василия Дмитриевича Прохорова. Скажите, вы не видели Васю сегодня или вчера? Он... он... он исчез! - Она снова заплакала.     - Анна Ивановна, я нет... сегодня не видел. И вчера... вчера тоже не видел. Я не был вчера в институте, вот и не видел. Я... я, кажется, в среду его последний раз видел. А что случилось? Вы не плачьте, пожалуйста, а расскажите.     - Понимаете, Вася пропал. Он последние дни ходил смурной, все молчал, что-то бормотал, он никогда таким не был, я и спрашивать боялась. А вчера вечером не пришел домой. Это в первый раз, понимаете? И вот сегодня утром - телеграмма. Из какого-то Изюма. Зачем Изюм? Почему Изюм?     Она протянула Сергею бланк.     - "Сообщу позже не ищи Вася", - прочел Сергей вслух. - Изюм... это, кажется в Харьковской области, - припомнил он. - Василий Дмитриевич собирался на юг?     - Никуда он не собирался. Мы на Волгу летом хотели... А Вася все бормотал в последние дни, все бормотал, ночью стонал: "Сочи, Метресса". - Снова всхлип. - Скажите мне правду, Сергей Петрович, у Васи была другая женщина? Я знала... я знала.... И половину наших денег вчера вечером снял из сберкассы, я специально побежала сейчас узнать... Он меня бросил...Уехал к этой метрессе, к этой...     - Анна Ивановна, не надо зря расстраиваться, - поднялась из угла Люда. - Я уверена, просто уверена, что с Василием Дмитриевичем все в порядке. Ну, мало ли зачем ему понадобилось срочно уехать? Мужчины - они такие, запросто сорвутся, помчатся сломя голову сами не знают куда, а потом возвращаются. Может быть, у него срочная командировка? Или по обмену опытом? Или его послали на повышение квалификации... - Люда несла успокаивающую чушь, пока Прохорова почти не перестала всхлипывать. - Деньги у него есть, так что Василий Дмитриевич не пропадет. Пойдемте, вам надо умыться. Вы же не хотите, чтобы муж застал вас в таком виде?     Последний аргумент неожиданно подействовал, и женщины вышли в коридор. Вернувшись, Люда коротко сказала:     - Чуть успокоилась. Хорош этот твой Прохоров, мог бы хоть нормальную записку оставить. - И она опять занялась "Работницей".     Внешние события закончились, и Сергей наконец полностью ушел в любимую работу. Гудел тихонечко термостат, на раскатанном по столу рулоне миллиметровки начали одна за другой появляться первые точки температурной зависимости.     Прошел один час и пошел другой, когда краем глаза и затылком Меренков уловил возникшее в лаборатории движение. Люда бросила журнал и подошла к окну. Тито оказался там же на подоконнике, другие две крысы отбежали в углы, где их не было видно ни от окна, ни от двери. Сергей нехотя отвлекся и тоже обратился к окну.     К воротам института подъехали три легковушки...

...Какая гулкая пустота в голове. Как будто я - колокол. Заброшенный, всеми забытый колокол. Стенки хотят и готовы звенеть, но язычок висит бессильно, и я отзываюсь только на случайно стукнувший камешек.     ...Я помню все, что было до того дня, а потом? Потом только обрывки, чем дальше, тем бессвязнее.     ... Тот день... Он был переломным. Я помню, мы вбежали в лабораторию. Я впервые увидел тогда Сергея вживую, не на фотографии. Он застыл, пораженный. Терьен и Хэнсон жадно бросились к установке. Питерс застонал: "Кристаллизация! Ах я осел!". От окна к нам двинулась девушка, я не знал, кто она такая. Зигель, осмотрев комнату, тут же пошел к девушке навстречу. Что он ей сказал? Я не услышал и не почувствовал. Она ему ответила (я еще удивился, что свободно понимает иностранный язык), я опять ничего не понял. Девушка не была красавицей, но что-то такое в ней было, что трудно было оторвать глаз. На каком языке они говорили с Зигелем?     ... Что было дальше? Вдруг в комнате невесть откуда появились три крысы, они образовали кольцо вокруг нас. Почему кольцо, их же только трое? И тем не менее, это было кольцо...     Дальше все, дальше только обрывки. ... Не помню, как закончилась та встреча. Не помню, как уехали Зигель и Терьен. Помню... Помню, что стали пропадать люди. Пропал мой Вася. Пропал куратор Иркутска. Перестал отвечать южноамериканский приорат. Наш Приор впал в детство. Вход в Цитадель оказался закрыт. ... Где она была, Цитадель? ... Не могу вспомнить.     Осенью - письмо от Терьена. Вот оно, передо мной. "Леон, все кончено. Связи разорваны. Мы мертвы. Желаю вам пережить и выжить. Я - не могу. Такая пустота..." Пришло через неделю после самоубийства Сержа. Цианистый калий. У меня даже фотографии его не осталось. Все казалось таким вечным...     Неужели Зигель тогда не смог договориться?.. Мы прошли лабиринт поисков и отчаяния, и он кончился обрывом и пропастью!     Я не верю, чтобы дитя восстало на своего родителя. Но Крон! Но Зевс!.. Но Эдип...     Или вся наша цель была лишь в том, чтобы породить брейнорин, и теперь мы больше не нужны? Так жестоко...     И никогда не увидеть внуков...

На этом рукопись, обнаруженная в тумбочке Льва Долгопольского, обрывалась. В тетрадке есть еще несколько отдельных исписанных страниц, но имеют ли они отношение к основному повествованию, остается неясным.

Постепенно Антон стал забывать про все кошмары колотиловской семейки, скорее это вспоминалось как дурной сон. Честолюбивые мечты об открытии и наградах тоже сгинули куда-то, уступив место обычным институтским и лабораторным хлопотам. Дел было полно, не до ерундовых прожектов. Посчитать статистику, сдать в бухгалтерию калькуляцию на новые серии животных, подготовка к защите...     Но вот накатило особое мероприятие: банкет по случаю утверждения ВАКом кандидатской степени коллеги Абдурахманова. А тут еще на улице он увидел похожую на Люду девушку, и ему стало грустно. Может, зря я ее упустил, подумал он, все-таки есть в ней что-то загадочное. С такой не соскучишься. И неглупа... Он прислушался к новым ощущениям: раньше в девушках его интересовали в основном внешние показатели вроде объема груди, а к умственной составляющей этого полезного белкового образования он относился поверхностно. Но Люда...     - Нужно все же позвонить! Хотя она предупреждала, что это общежитие, и найти ее там будет сложно.     Антон отыскал запись в книжке. Действительно, сварливый голос в трубке сначала отнесся к нему раздраженными инвективами на тему "много вас тут звонит", но Антон подпустил в голос бархата:     - Будьте любезны, я комсорг цеха, мне срочно необходимо проверить ее конспекты решений партсъезда для лекций в подшефном ПТУ.     То ли бархат, то ли волшебные слова "решения партсъезда" сработали, но Люду все-таки нашли и позвали. Антон, неожиданно для себя робея, пригласил ее на банкет и был рад, что она сразу согласилась, не ломаясь и без всяких "ах, неудобно".     В ресторане Люда опять-таки неожиданно оказалась на высоте. Одета со вкусом, в обществе научных светил не робела, и Антон заметил, что на нее посматривают мужчины. Это было приятно. Да и Фатима Гайнановна, абдурахмановская теща в кримплене и расписном платке на плечах, цокая и подмигивая, толкала Антона под ребро, что явно означало одобрение...     Когда ритуальные тосты были произнесены и народ принялся кучковаться и подтанцовывать под Марылю Родович, Люду стали наперебой приглашать. Танцевала она тоже прилично. Антон отошел поздравить Абдурахманова, а после подобающих случаю тычков в бок и вскриков "ну что, старик, пора и за докторскую!" опять подошел к Люде.     Она беседовала с группой молодых кандидатов в свитерах с оленями, до Антона донеслось:     - ...а что вы скажете о принципе айсберга в поэтике Хемингуэя?     - ...лаконизм, подтекст, внутренний монолог, повторы…     Далее понеслась беседа о расхождении между читательским восприятием и восприятием героев, свидетельствующем о драматической иронии и параллелях оной поэтики со вторым и третьим планом прозы Чехова... Скоро вокруг Люды уже не отходя паслось несколько институтских ловеласов.     Провожать ее домой отправился все-таки Антон. Все было хорошо, и они уже договорились о следующей встрече, как на подходе к вокзалу Люда вдруг спросила, давно он видел своего друга Сергея?     Вместо невинного трепа в ответ на это Антон помутнел лицом, покинул Люду и устремился к кассам.     - Куда же вы? - удивилась Люда. - Нам к пригородным! - Но Антон мутно забормотал что-то про Рязань и Колотиловых. Потом тряхнул головой, пришел в себя и изобразил смешок: мол, на свежем воздухе от абдурахмановского коньяка захмелел.     Посмеялись немного и тему Сергея благополучно оставили.     После возобновления знакомства с Людой Антон почувствовал себя увереннее. Они сходили несколько раз в театры, погуляли по городу. Люда была приветлива и даже на ухаживания смотрела как будто благосклонно, и Антон все больше нуждался в ее спокойном обществе. Он стал даже подумывать о женитьбе.     Правда, была парочка эпизодов, которые его тревожили, как камешек в ботинке. Как он не мог вспомнить промежутка между входом в вокзал и посадкой в пригородную электричку, так же не вырисовывались в памяти еще несколько моментов их совместных прогулок. Вот они вышли из театра, вот Люда что-то говорит... и сразу же он прощается с ней у общежития. Дорога домой, все помнится, а кусочек выпал. И будто бы Люда что-то такое спрашивала, вроде бы даже про Сергея и его труды, а что? И как он ответил? Пусто. Сначала он мучился, потом махнул рукой: Люда не выказывала никаких признаков недовольства, а значит, ничего и не было. Незачем голову сушить на пустом месте.     Все было бы ничего, но он стал плохо спать. Его мучил один и тот же тягостный сон, который он утром напрочь забывал, но просыпался разбитый и влекся на работу через силу.     В один из дней он засиделся у родителей и остался у них ночевать. И как только забылся на раскладушке, снова увидел осточертевшие дюны и синие кактусы. Красное небо низко висело над пустыней, и вдаль убегала дорога. Антон, как всегда, почувствовал жуткую угнетенность и пошел по этой дороге незнамо куда. Вдали появилась точка, которая быстро превратилась в открытый автомобиль, в нем сидели до противности знакомые медведь и тюлень. Внезапно Антон ощутил раздражение, досаду и неожиданно для себя самого прыгнул на тюленя и схватил его за галстук.     - Отвяжитесь от меня с Колотиловым, ясно? Сволочи проклятые! - рявкнул он. Тюлень закатил глаза, а медведь оторвал Антоновы руки от галстука и отпихнул его, но Антон перехватился теперь за медведево ухо и стал его крутить. Медведь взревел и превратился в кактус, который сказал поганым тоном:     - С воздействием переборщили, отменить.     Антон выпустил гадость из рук и снова заорал:     - Отстаньте от меня, поняли?     Тюлень ласково потряс его за плечо и сказал маминым голосом:     - Ты чего стонешь, Антоша? Не заболел ли?     Антон медленно проснулся. Озабоченная мама стояла над ним, кутаясь в халат.     - Нет, мама. Просто руку отлежал, - соврал Антон. - Душновато тут... Ты спи, мам.     Он вышел на балкон и закурил. Странный сон, фантастикой я вроде давно не увлекаюсь, а тут красное небо, синяя растительность... Чушь какая. Это вместо магния в хлорофилле там у них медь, что ли?     Ему стало смешно. Покурив и немного замерзнув, он уснул и уже больше не видел никаких медведей в автомобилях.     Назавтра он проснулся бодрым, понесся в институт, как олень по морозу, переделал все дела, от щедрот списал лаборанту перерасход спирта, сделал комплимент секретарше и поспешил в цветочный ларек за самым дорогим букетом. Потому что делать предложение без цветов он считал дурным тоном.