- Кто ты? - прозвучал вопрос в полутемном зале.     - Тот, кто нашел путь, - заученно ответил Мнемоник.     Не в первый раз ему приходилось отвечать на эти вопросы и, пожалуй, даже не в тысячу первый. Но таков был ритуал, а целесообразность ритуала, разработанного более четырехсот лет назад маркизом Де-Ла-Портом, обсуждению не подлежала. Кто бы ни пытался проникнуть в цитадель Общества, будь то вернувшийся с задания Мнемоник, или Наблюдатель, выскочивший во двор покурить, или даже сам Приор Царства Московского и Речи Посполитой, ритуал был для всех один.     - С чем пришел ты? - прозвучал очередной вопрос.     Никто, даже самый зоркий Наблюдатель, не смог бы разглядеть того, кто задавал ему эти вопросы. В полутьме зала был слышен только голос. Голос, который при первой же ошибке замолкал, оставляя пришельца наедине с самим собой. Как бы тот ни взывал потом к Хранителю Врат, сколько раз ни повторял бы он правильный ответ, говорить ему приходилось лишь с собственным эхом. Возобновить прерванный ритуал не дозволялось. Дозволялось выйти из зала и, войдя снова, начать ритуал сначала.     - С тем, что завещано мне по праву Дара! - торжественно, как и полагалось, объявил Мнемоник, хотя на самом деле он пришел не только с тем, что было завещано ему по праву Дара, но и с клеткой, в которой сидела маленькая шустрая крыса с красными умными глазами.     Ритуал продолжался около часа, покуда голос из полутьмы, получив ответ на последний вопрос, не повелел Мнемонику войти, пожелав заодно, чтобы его путь был угоден Обществу. Одновременно с этим перед Мнемоником распахнулась дверь, открывая ему путь в освещенный факелами коридор. Туда Мнемоник и направился.     Адепта с ним уже не было - им разрешался вход в Цитадель только в день Преображения. В главный зал Мнемоник вошел в гордом одиночестве. Подошел к стоявшему в середине зала большому дубовому столу, поставил на него клетку с крысой и, почтительно поклонившись авторитетам, отошел к двери.     Аудиенция началась с того, что один из авторитетов поинтересовался, пушисто ли пойманное животное. Его тут же поспешили заверить в том, что сидящая в клетке крыса вполне пушиста, а кроме того - в ее красных глазах-бусинках просматривается незаурядный для крысы интеллект. Но у авторитета, очевидно, были свои соображения на этот счет, поэтому он распорядился подать ему клетку, дабы убедиться в этом самолично.     Крыса и в самом деле была весьма пушиста. Никто, даже сам Приор, не стал бы это оспаривать. Но авторитета вдруг заинтересовали красные бусинки крысиных глаз. Заинтересовали настолько, что он вытащил крысу из клетки и принялся пристально разглядывать ее глаза, держа крысу за шкирку и не обращая внимания на попытки зверька вцепиться ему в кончик носа.     - Эта крыса никогда не подвергалась Преображению! - провозгласил он, водворяя крысу обратно в клетку.     Клетку с крысой вернули на дубовый стол. Но теперь этой крысой заинтересовались и другие авторитеты. Один за другим они приказывали подать им клетку, осматривали животное и убеждались в том, что их коллега, пожалуй, прав – крыса и в самом деле не прошла Преображение. Не нужно было даже сравнивать принесенную крысу с той, что поймали накануне (авторитеты сразу же распознали в ней Наблюдателя), не говоря уже о том, чтобы запустить эту крысу в лабиринт (воспоминания о том, как крыса-Наблюдатель тыкалась в стенки лабиринта, стремясь добраться до лакомства – видимого, но недоступного, вызывали улыбку даже у самых угрюмых авторитетов). Достаточно было посмотреть ей в глаза – в них не светился огонек Преображения. А значит, речь шла даже не о тех, весьма распространенных, случаях, когда парацельсий не оказывал никакого действия на способности Преображенного. Нет, крысиные глаза красноречиво свидетельствовали, что никакого парацельсия ей не давали. И двух мнений на этот счет быть не могло.     В конечном итоге крысой заинтересовался сам Приор Царства Московского и Речи Посполитой, сгорбленный седой старик, увешанный орденами упомянутых государств. Вынув ее из клетки (при этом пришлось прибегнуть к помощи Гипнотика, так как крыса, уставшая от всех этих осмотров, чуть было не вцепилась Приору в палец), Приор долго рассматривал ее глаза.     - Это умная крыса, - сказал он наконец. - Очень умная. Будь она человеком, она несомненно была бы достойна Преображения. Но это крыса. И Преображению она не подвергалась. Таковы мои слова. - Сказав это, Приор откинулся на спинку трона, снова свесив голову на грудь.     - Может быть, это не та крыса? - спросил он Мнемоника, встрепенувшись после полуминутного молчания. - Может быть, это как раз та самая крыса, которой вы должны были подменить Преображенную?     Только почтение к Приору помешало не на шутку обидевшемуся Мнемонику ответить на этот вопрос каким-нибудь язвительным замечанием. К счастью, в разговор вмешался Гипнотик, и это избавило Мнемоника от необходимости отвечать.     - Кроме подмены, я дал владельцу крысы установку, - доложил Гипнотик, - что к нему пришли двое сотрудников органов безопасности. Проснувшись, он будет уверен, что этот визит имел место на самом деле, и во всех дальнейших неудачах будет винить КГБ. Заодно, коль скоро пригрезившиеся ему визитеры весьма нелестно отзывались о его исследованиях, это если и не заставит клиента отказаться от дальнейших экспериментов, то по крайней мере охладит его пыл.     - Вот как? - строго спросил Приор, давая понять, что доводы Гипнотика его не убедили. - А что вы думаете насчет этой крысы? Неужели никому из вас не кажется странным, что этот ученый так и не дал ей парацельсий?     Ответа не последовало. Каждый думал о том, что случай и в самом деле странный.     Убедившись, что его слова произвели надлежащее впечатление, окинув собравшихся суровым взглядом (что ему удалось отнюдь не без труда), Приор продолжал, чеканя каждое слово:     - Где тот ученый раздобыл крыс? Неужели в своем пищевом институте? Кто ему в этом помог? Что это за человек? Он добрый или злой, честолюбив или бескорыстен?     Приор не спросил, присутствовал ли тот человек при Преображении и не он ли виновен в том, что одной из крыс парацельсия не досталось. Собравшиеся и так поняли, что он имел в виду. В тайну парацельсия может быть посвящен еще кто-то. И это их задача: выяснить, кто именно...

И опять Верка гадала ей, и снова выходили Люде дальняя дорога, какая-то червонная дама у короля под боком, а главное, опять пустые хлопоты. Ну, она и сама чувствовала - пустые... А с тех пор, как у Сергея на телевизоре увидела салфетку из прошвы и букет цветов в вазочке - поняла, что даром топчется. Она, конечно, не упустила своего - засунула под подушку газовую косынку, пусть соперница порадуется, но самое главное и неприятное было то, что Сергей не проявлял никакой заинтересованности в ней. Есть она - он рад, нет ее - и не вспомнит. Пробовала не приходить неделю, так даже не спросил потом, куда девалась. Все толковал про свои научные журналы, да каких-то малахольных индусов. Его послушать, так он вот-вот мировое открытие сделает, но что-то ничего в волнах не видно. Как был ассистент на ста пяти, так им и будет, пока к сорока годам кандидатскую не защитит, один только плюс, что с квартирой... Но это же и минус: не уследишь ведь, кто еще к нему ходит...     И тут, как будто повеяло другим ветром, южным - на фабрике случилась горящая путевка на турбазу у Черного моря. Людка немедленно решила: надо брать и ехать. Погадать в дорогу не удалось: Веркин последний предмет оказался подлецом, болтуном, пустышкой и женатым. Теперь ее душила депрессия, она никого не хотела видеть, только рычала из-за двери. Однако время не терпело, и пришлось Люде прибегнуть к запасному варианту: у бабки погадать.     Одну такую бабусю Людка заприметила, когда гуляла по Подольску вокруг Сережикиного института – на одной лавочке посидишь, поболтаешь, на другой – полезные знакомства-то, глядишь, и наберутся. Бабуся была аккуратная, прибранная, говорила разумно. И гадала интересно: напророчила Людке очкастого короля, ясный горизонт и легкость на сердце.     Узнав, что девушка едет в места под Анапой, бабуля неожиданно обрадовалась:     - Ой, хорошо как, голубка, ведь у меня там сватья живет, Фоминична. Давно я хотела ей гриба переслать, да ведь по почте-то не пошлешь? Отвези, девушка, а она тебе, може, коечку снять пособит...     - Какой гриб? - удивилась Люда. - А коечку не надо, я по путевке еду.     - А чайный гриб, девушка, чайный. Вон он, стоит, - и бабка указала на подоконник, где стояли банки с чем-то коричневым и морщинистым, покрытые марлечкой. - Уж такой у меня гриб в этом году удачный, вот я тебя сейчас угощу...     И пришлось Люде выпить кружку кисловатой грибовой настойки, впрочем, довольно вкусной. До того, судя по этикетке, в банке содержались маринованные огурчики.     - А насчет коечки, так ты не отказывайтся, голуба, ведь не знаешь, как жизнь повернется, в обчежитию-то вашу человека не приведешь, а вдруг и случится человек положительный, серьезный... Дело-то молодое, известное дело, курортное, а у Фоминичны на веранде или там в мансарде оно спокойнее будет, дорого не возьмет, коли скажешь, что от меня - скидка тебе будет, - бормотала бабка, вручая ей чистенький потертый бидончик с грибом. Люда призадумалась...     В воскресенье Люда с чемоданом купальников и сарафанов и грибом в бидончике прибыла в аэропорт Быково. В очереди на регистрацию ей запал в глаза симпатичный молодой человек. Люда присмотрелась внимательно – ах ты, да ведь она его как-то видела у Сергея! Тоже какой-то ученый. Но этот совсем не выглядел "чокнутым ботаником" - уверенный, хорошо одетый, в модных очках. Этот не будет про индусов и колбы прямо на концерте заливать... Интересно, интересно! Он был один, по сторонам не оглядывался и провожающих глазами не искал. Явный москвич. Пристроившись неподалеку, Люда осмотрела его внимательно и, улучив момент, уронила свежий номер "Нового мира". Парень подобрал, произошло узнавание, беглое знакомство, завязался ни к чему не обязывающий разговор о литературе - тут Люда была на высоте. Тему Сергея она решила не трогать.     В самолете Антон быстренько поменялся местами с ее соседкой для продолжения беседы. Выяснилось, что он едет на симпозиум, а это уже было серьезно. Тут следовало работать филигранно и событий не торопить: никаких дурацких вопросов о семейном положении, только культура...     - А что у вас в бидончике, если не секрет? - полюбопытствовал Антон увидев, как бережно Люда пристраивает его на коленях.     - А это гриб.     - Гриб?!     - Чайный гриб, не слыхали? Бабушка попросила передать. Говорят, что-то чудодейственное! - и Люда приоткрыла крышечку.     - Ну и гриб, - поразился Антон. - Никогда не видел! Не гриб, а мозги какие-то...     Гриб и в самом деле как-то потолстел и сморщился, но запах источал приятный.     Полет прошел незаметно в легкой беседе, и в аэропорту Анапы Антон и Люда расстались, обменявшись пожеланиями приятного отдыха. Люде следовало ехать на турбазу на тряском пригородном автобусе, а Антон отправился искать пансионат "Красные зори", где разместилась наука.     В пансионате Люде досталась пятиместная комната, где уже обитали две пожилые тетушки, озабоченные проблемами диет и курсов лечения, и расплывшаяся мамаша с четырехлетней сопливой девчонкой, которая сразу заявила, что дитя нуждается в режиме и послеобеденном сне. Было ясно, что особой радости от этой компании ждать не приходится. Уладив дела с поселением и затолкав под кровать чемодан, Люда быстренько натянула новый купальник, цветастый сарафан и войлочную шляпу, прихватила казенное покрывало и отправилась к морю.     Море было на месте, оно было синее и шумело, как полагается, на пляже веселые компании перекидывались мячом и Люду, в общем, никто не ждал. После ужина (манная каша и салат из вялой капусты) делать было решительно нечего, и она, не откладывая, пошла навестить Фоминичну. Добравшись до поселка Диоскурское, легко нашла бабкин домик на самом берегу и представилась. Фоминична обрадовалась нежданной гостье и чайному грибу, пригласила ее отведать домашней картошечки и невероятно вкусной и острой приправы из синих баклажан. Гриб был поставлен на окошко, которое смотрело на склон, поросший тростником. Люда вежливо отказалась от поселения в домике для гостей (сараюшка во дворе), но подумала, что может быть, и напрасно. Нужно бы еще осмотреться.     Закрывая калитку, она услышала негодующие вопли Фоминичны и увидела, как с подоконника в сад прыснул здоровенный кот камышового цвета, едва не опрокинувший банку с грибом. Часть настойки выплеснулась в заросли тростника под окошком, и Фоминична, понося кота, еле успела подхватить бидончик и спасти драгоценный гостинец...

Люда неторопливо брела от Диоскурской. Настроение было неожиданно легким, каким-то приподнятым. Давно с ней такого не случалось. На небо по-хозяйски выкатился апельсин луны. Море посвечивало кромкой белой пены, слегка покачивая темно-зеленой, гладкой, как надкушенный мармелад, волной. Было хорошо... как будто пришла уверенность, что все получится. Причем в кои-то веки "все получится" связалось у Люды не с московской пропиской и перспективным мужем и даже не с возможностью доказать что-то "лучшей подлюге", как ее бишь по имени-то? Нет, "все получится" связалось неожиданно с каким-то внутренним окрылением и осознанием собственных, еще, возможно, совершенно неизведанных талантов. Хотелось танцевать, напевать что-то негромко, бродить неизвестными тропами и просто наслаждаться этим неожиданно подаренным судьбой мигом счастья.     "И голова совсем не болит, - радостно подумалось Люде, - а ведь с утра даже думала, как полечу?" Голова тем утром в Быково действительно просто раскалывалась - сказалась нервотрепка последних дней, слезы в подушку из-за романа с Сергеем и просто общая неустроенность ситуации. Люда побежала в туалет аэропорта запить таблетку цитрамона водой, но из крана лишь слабо капало. Приняв отсутствие воды за еще один удар судьбы, Люда с решимостью - пусть мне будет хуже - основательно отхлебнула из бидона с подозрительным грибом. Но хуже не стало, стало лучше, молоточки в виске успокоились, а потом она увидела Антона и о головной боли забыла совершенно.     Утренний знакомец в ее нынешнем окрыленном состоянии уже не казался ей столь вожделенным. Ну ученый, ну делает свою работу... Хотя, - поправила она себя все на той же волне окрыления - а почему бы и не встретиться с ним? Просто так? Настроение хорошее, видимо, картошечка с баклажанами правильно легла. Решено - пойду гулять, может и столкнемся-поболтаем.     В комнате пансионата, где Люде предстояло жить, расплывшаяся мамаша уже укладывала дите спать. Пожилые дамы, по-видимому, отправились на вечерний моцион. Мамаша послала Люде взгляд из серии "Ходют тут всякие, спокою нет..." Но Люда даже внимания на нее не обратила. Ей было слишком хорошо. Вытащила из чемодана платье с открытой спиной из болгарского упругого ситца и завертелась перед зеркалом... И что это с ней происходит такое? Как будто ей на ноги сандалии с крылышками надели... Как у этого бога... У Гермеса, - само собой всплыло имя, которое не вспоминалось с "Мифов Древней Греции", читанных в пятом классе.     - А я вот слышала, что короткое уже не модно, - с готовностью сообщила Люде мамаша и неодобрительно поджала губы. Эти поджатые губы лучше всяких слов дали понять Люде, что выглядит она просто блестяще. Она удовлетворенно улыбнулась, бросила прощальный взгляд в зеркало и шагнула в южный вечер.     Куда пойти гулять - тут особых вариантов не было. К водопаду - куда же еще? Гордым именем "водопад" называлось место на галечном морском берегу, куда с захватывающей высоты в три метра обрывался скромным потоком небольшой ручей. Водопад был сезонный - к середине лета пересыхал совершенно, но сейчас "работал" вовсю: в горах недавно прошли дожди. Любители вечерних прогулок стекались к водопаду со всех окрестных мест - галечный берег тут раскинулся широко, так что можно было и костерок запалить, попеть Окуджаву и Визбора, а можно было даже танцы под магнитофон устроить. Да и для гуляния галька была подходящая: камешки плоские, ровные - что твоя мостовая.     Люда постояла немного у ближайшего костра, где почти черный от загара парень по имени Паша играл на гитаре и пел что-то о любви и прощании. Незатейливая песня добавила еще немножко к ощущению счастья, хотя топорные строки ощутимо царапали слух.     Тем временем к водопаду приблизилась плотная группа громогласных, по-видимому, уже разогретых южным гостеприимством товарищей. Послышались игривые выкрики типа "Андрей Викторыч, а теперь братание с местным народом, как же без этого-то? На симпозиуме-то? Это ж грех, брататься, брататься..." Плоские, как прибрежная галька, шутки были встречаемы неизменным раскатистым хохотом.     - Ага, морские биохимики, или кто они там, - подумала Люда.     Да, это был он - цвет отечественной морской биохимии, во всей его условно-трезвой красе. Люда, стоявшая у костра, не могла различить лиц в темноте, да, признаться, и не особо старалась. Но к ней самой кое-кто очень даже приглядывался. Неожиданно к ней шагнул человек, в бликах огня оказавшийся ее утренним знакомцем, Антоном.     - Люда? Я вас даже не узнал, - сказал Антон непривычно робко.     Антон действительно не сразу узнал Люду, свою случайную попутчицу, которую окрестил про себя в самолете "милой швейкой". Она позабавила его своей нарочитой начитанностью и преувеличенной заинтересованностью предметом его симпозиума. Антон перевидал много таких девушек за время студенчества - неприкаянные глаза жительницы общежития, в которых таилась голодная и усталая мечта о московской прописке. Плавали, знаем.     Впрочем, Антон был не прочь закрутить с ней романчик на время командировки. А потом пусть едет в свой Пушкин или еще куда. Как и любому другому жителю Москвы, Московская область, да и весь остальной Советский Союз, представлялись Антону одной большой точкой без характерных свойств. Антон любил такие случайные романы, и даже вкладывал в них специально отведенную для этого часть своей души. Люда была удобна еще и с той точки зрения, что не имела отношения к симпозиуму. Антон не любил мешать работу и удовольствия. "У меня все как в ресторане "Пекин", - привычно шутил он по этому поводу,- мухи отдельно, котлеты отдельно".     Но Люда у костра была совсем не той "милой швейкой". Было в ней что-то... что-то... ах, непонятное. Что-то простое, но в то же время загадочное, хрупкое и одновременно властное. И смотрела она не с надеждой на новое знакомство, а со спокойной и насмешливой уверенностью хозяйки и владычицы. А ее глаза были глубоки и непроницаемы.     - Что это со мной? Вино? Луна? Экзотичность обстановки? - попробовал Антон проанализировать ход сбившихся в кучу мыслей. Мысли анализу не поддавались, а жалобно топтались туманным стадом на краю сознания.     - Люда, - промямлил Антон совсем уж жалобно, как проблеял, - не хотите ли погулять со мной вдоль моря?     И тут же сам себя одернул - так и пойдет она с тобой, придурком, гулять... Вон уж на нее и Андрей Викторович, козел старый, глаза пялит. Так и стоял Антон в ожидании подарка от Люды - убьет ли отказом или согласится даровать жизнь. А Люда улыбнулась милосердно и сказала:     - Что ж, извольте, можно и погулять, - помиловала, значит.

В последнее время Валечке что-то не везло. Сначала приготовленный ею торт "Наполеон" изгрызла непонятно откуда взявшаяся крыса. Затем лабораторию закрыли на дезинфекцию, а Валечке пришлось весь остаток недели заниматься со студентами. Не повезло ей и в этот понедельник, когда она наконец смогла опять заняться тортом. Вроде бы - и коржи получились нужной толщины, и запеклись они на удивление быстро, и крем вышел - просто объедение... Так нет же, не успела Валечка достать из духовки противень с коржами, как мисочка с кремом оказалась атакована целым полчищем невесть откуда взявшихся муравьев.     - Да что же это такое!.. - всплеснула руками Валечка, не веря своим глазам. Муравьи же времени не теряли. Пока Валечка с ужасом смотрела, как они, даже не один за другим, а сотня за сотней, взбираясь по ножкам стола, устремлялись к мисочке с кремом, те уже успели добраться и до коржей. Обжигаясь о горячий металл, муравьи бросились поглощать обнаруженное лакомство, и вскоре заполнили собой весь противень.     Муравьи ползли откуда-то из коридора. Как ни потрясена была Валечка, она все-таки заметила, что муравьи почему-то двигались идеально ровными рядами, их бег напоминал движение миниатюрных шоколадных драже на конвейере. Густым нескончаемым потоком муравьи ползли от двери напрямик к столу, на котором стояла мисочка с кремом, и к духовке, где помещался противень с коржами. Немного погодя их движение стало двусторонним: насытившиеся муравьи устремлялись обратно к двери, таща кто - капельку крема, а кто - довольно увесистую крошку. Все так же, держась идеально ровными рядами, они уползали в коридор, а их место занимали вновь прибывшие.     Все это время Валечка словно в каком-то оцепенении стояла у окна и молча смотрела, как муравьи расправлялись с коржами и кремом. Она не кричала и не ругалась - только смотрела, точно зачарованная этими мириадами миниатюрных погасших светофорчиков. Потом, словно очнувшись, она схватила полотенце и бросилась в атаку на непрошеных гостей. Используя полотенце как прихватку, она схватила мисочку с кремом и одним движением выплеснула все ее содержимое в раковину. Вторым движением Валечка отвернула оба крана до упора, и на муравьев, бросившихся наутек, обрушился мощный ливень.     Покончив с расхитителями крема, Валечка принялась тем же полотенцем сгонять муравьев с коржей. С этим она справилась как-то на удивление легко. Казалось, что один лишь вид Валечкиного полотенца обращал муравьев в бегство. Их стройные ряды рассыпались и, уже не строем, а беспорядочным стадом, муравьи устремились к выходу. А Валечка, изгнав захватчиков, бросила полотенце на пол и, обессиленно опустившись на стул, разревелась.     - Шульгина, в чем дело? - услышала она голос Лидии Петровны.     Валечка не преминула излить душу партийной даме, жалуясь на то, что от муравьев житья не стало, что в институте "развели гадюшник" - то крысы, то муравьи и что работать в такой обстановке совершенно невозможно.     - Какие еще муравьи? - сердито спросила Лидия Петровна.     Не будь она тогда так рассержена, она бы и сама заметила, что в институте завелись муравьи - за выходные их стало столько, что не заметить черно-точечных скоплений стало трудно. Но Лидии Петровне в тот день было не до муравьев. Ведь день у Лидии Петровны начался с деловой и многообещающей ноты. Прямо с утра позвонил инструктор горкома и, минуя институтский партком, предложил ей организовать от кафедры приветственный адрес Леониду Ильичу по случаю присвоения ему воинского звания Маршал Советского Союза. Лидия Петровна немедленно отключила телефон, заперла дверь кабинетика и погрузилась в творчество. Безответственный шум, производимый беспартийной сотрудницей, не позволил ей закончить третью редакцию. Ничего не поделаешь, надо было прерывать работу и идти разбираться. И это на таком удачном подъеме настроения, досадно! Поэтому вместо того, чтобы посочувствовать Валечке, Лидия Петровна грубо спросила ее, где та видит муравьев.     И в самом деле, муравьев нигде не было. Разве что в раковине еще дрыгали лапками несколько чудом уцелевших насекомых. Да на противне один или два самых бесстрашных муравья все еще старательно грызли то, что осталось от коржей. Больше муравьев не было нигде.     Не желая выслушивать Валечкины оправдания, Лидия Петровна велела ей перестать фантазировать, прекратить истерику, а заодно и подобрать полотенце, которое все еще лежало у двери. С этим Лидия Петровна и ушла, а Валечка, бросив полотенце в раковину, принялась готовить новый торт.     На этот раз ей не удалось даже замесить тесто. Муравьи появились минуты через две после того, как Валечка разбила первое яйцо. Наученная горьким опытом, Валечка снова взялась было за полотенце, но теперь муравьев не пугало даже полотенце. Более того - некоторые из них, не стерпев такого обращения, бросились на Валечку.     Изнемогшая в борьбе с муравьями Валечка хотела уже пойти к Лидии Петровне и предложить ей полюбоваться на то, что та считала фантазиями. Но тут она заметила, что в рядах неприятеля опять началась паника. Приглядевшись, Валечка поняла, что причиной тому - полотенце вишневого цвета. То самое полотенце, которое она тогда бросила у дверей, которое Лидия Петровна велела ей подобрать, и которое она, Валечка, оставила в раковине. Подняв полотенце, Валечка попробовала применить его против муравьев - и муравьи, до того совсем не обращавшие внимание на такую мелочь, как полотенце, разом устремились к выходу.     Избавившись от муравьев, Валечка прислонилась к стене и принялась внимательно рассматривать оба полотенца, которые она все еще держала в руках. На первый взгляд, это были обыкновенные полотенца - одно бежевое, махровое, другое же - красное, даже скорее вишневое и почему-то плюшевое, оказалось на самом деле не полотенцем, а куском старой шторы, которую практичный завхоз порезал на тряпки. Но почему же муравьи, не особенно пугавшиеся бежевого махрового полотенца, кидались врассыпную от вишневого плюшевого? Недоумевая, откуда это у муравьев такая неприязнь к вишневому плюшу, Валечка вновь взялась за работу. Она выкинула объедки коржа, вымыла посуду и принялась готовить новый торт... не забыв сперва положить у дверей обрывок бывшей шторы.

Дни неслись, наполненные консультациями, зачетами, перезачетами, встречами и прогулками с Настей, но в пятницу Никита принес новые реактивы, и на все выходные Сергей опять засел в лаборатории. К вечеру воскресенья он уже прятал в сейф полную литровую банку брейнорина. Заветное вещество на этот раз получилось каким-то не таким. Цвет как будто тот же, спектрометр показывает нужные пики, но кристалликов среди бурой массы не было. Может быть, температура слегка сбилась? Но теперь Сергей был готов приступить к полномасштабным опытам с крысами - с контрольной группой, с подробной записью дозировки, в общем, по всем правилам. Нужно было только дождаться Антона, который так некстати уехал на свой симпозиум.     Тито каждое утро аккуратно напоминал Меренкову включить телевизор и смотрел все подряд до самого вечера. Как-то раз Настя принесла с собой книжку сказок и пыталась читать вслух, но крыса интереса не проявила. Зато, вернувшись домой в воскресенье вечером, Сергей застал своего жильца за разглядыванием справочника Глинки.     В понедельник опять случилось ЧП - вызывали санэпидемстанцию. На кафедре каким-то неведомым образом завелись муравьи. Сергей уже и сам видел их, когда работал в выходные, но тревогу подняла Валечка, которая опять волею злой судьбы осталась без экспериментального торта. Кондитерскую комнату залили всякой гадостью и вход опечатали на три дня. Настя, когда Сергей встретил ее вечером, весело посмеялась над злоключениями торта "Наполеон" и в свою очередь рассказала Сергею свою историю. Александра Владимировна, лаборантка из их отделения, говорила про свою соседку, Антониду, что та вдруг обнаружила у сына Генки целую коллекцию спичечных коробков, марок, диковинных монет. Больно взятый за ухо Генка сознался, что все эти марки, коробки и монеты он получил за споры: либо сам выигрывал, либо рассуждал чужие. Оказалось, что Генка безошибочно перечисляет африканские столицы и американские штаты и может часами шпарить именами футболистов, хоккеистов и космонавтов. Антонида, между прочим, уборщица, и ходит... угадай куда? Да к вам в институт. И еще сына часто с собой водила, чтобы тот впустую по улицам не болтался.     - Сына? Какого сына? - К удивлению Насти Сергей, обычно пропускавший ее болтовню мимо ушей, на сей раз отнесся к рассказу очень серьезно. - У которого голова в зеленке?     - Не знаю, - удивилась Настя. - Впрочем, может быть. Александра Владимировна говорила, что он недавно ветрянку перенес.     - Настенька! Это очень важно, - жарко заговорил Сергей, остановившись и схватив Настю за руку. - Где этот Генка живет? Ты можешь узнать? Мне очень, понимаешь, очень надо с ним поговорить...     - О чем? Он что-нибудь натворил в институте?     - Возможно...     Уборщица! Именно уборщица вспугнула его в то утро, когда сбежали крысы. И ведь почудился ему тогда какой-то мальчишка в пятнах зеленки, но Сергей тут же выкинул его из головы... Но если мальчишка был утром во вторник, он мог быть и утром в понедельник. И что, спер брейнорин? Зачем ему брейнорин? Бред какой-то... Да, но неожиданно проявившиеся способности...     Сергей задумчиво посмотрел на Настю. Он ничего не говорил ей про пропавший брейнорин - не потому, что хотел это скрыть, а просто как-то не до того было, он вообще старался поменьше говорить о работе. А если рассказывать о пропаже - то пришлось бы объяснять, откуда взялись две порции, специфические подробности... Сказать сейчас? А вдруг Настя обидится - зачем скрывал?     Все это время они сидели в скверике недалеко от автобусной остановки, чтобы ехать в Климовск, до автобуса оставалось еще минут двадцать, можно было бы поехать и на электричке, но автобус останавливался почти у самого дома, а торопиться им было особенно незачем. Настя прервала раздумья Сергея, неожиданно хлопнув себя по лбу:     - Ой, растяпа!     - Что такое?     - Забыла, сумку в общаге забыла!     - Да вот же она, - Сергей указал на изящную сумочку у нее в руках.     - Это не та. Придется возвращаться...     - А может, ну ее?     - Нет, там вещи кое-какие, мне надо... Черт, на автобус опоздаем, а следующий еще через сорок минут!     Сергей взглянул на Настины каблуки.     - Сиди здесь, я сбегаю. Сумка какая?     - Бежевая, клетчатая... Да ты знаешь. Там Зинка дома, она тебя пустит. Номер комнаты помнишь?     - Ну еще бы! 405!     Последние слова Сергей выкрикнул уже на бегу. Чтобы успеть на автобус, надо было торопиться. С тех пор, как они помирились, он еще не был у Насти в общежитии, но конечно, прекрасно помнил и этот переулок, и дырку в заборе, огораживающем непонятно что - с трех других сторон забора все равно не было, и тропинку через небольшой пустырь, а дальше третий дом от угла, четвертый этаж... Посреди пустыря Сергей остановился, как будто налетел на несуществующий забор. 405! Что же это? 405...     Это было в какое-то январское воскресенье, когда Сергей первый раз приехал к Тужикову домой за реактивами. Самым главным была, конечно, ди-фосфоро-мектолиевая кислота - все остальное можно было купить в магазинах химреактивов или даже раздобыть в институте. Никита выставил несколько банок, сверяясь со списком. Дефицитная кислота было оставлена "на сладкое". Сергей недоуменно повертел в руках довольно большую банку темного стекла с непонятной этикеткой:     - Что это? Номер какой-то...     - Да бери, не сомневайся, она это, она.     - А почему не подписана?     - Стратегическое сырье. - Приятель ухмыльнулся, и тут же нахмурился. - Подожди, так не пойдет. Не дай бог, попадется на глаза кому-нибудь понимающему... Значит, так, этикетку мы сейчас смоем, и наклеим что-нибудь другое. Все равно этот номер тебе ничего не скажет.     Сергей еще раз внимательно посмотрел на номер. Точно он сейчас его уже не помнил, там была какая-то буква, потом еще число, но в конце 405: он тогда еще остро переживал разлуку с Настей, едва две недели прошло, и номер ее комнаты, зеленой почему-то краской выведенный на белой двери, тут же встал перед глазами. 405!     Автобус уже подходил к остановке, когда запыхавшийся Сергей сунул в руки Насти клетчатую сумку.     - Езжай домой! Я тоже растяпа - забыл плитку выключить в лаборатории. Если повезет, на следующий автобус успею!     Не дав ошарашенной Насте даже рта раскрыть, Сергей бросился к институту. На этот раз они с Никитой встречались в метро, и этикетки смывать было негде. И конечно, озабоченный единственной мыслью поскорее начать синтез брейнорина, Сергей напрочь забыл сделать это позже. Так что номер был на месте, вот он, красуется - и последнее число отнюдь не 405.     ...после маленькой подтасовки в каталоге базы... ему будут доставлять несколько другие соединения... Я все хорошо запомнил...

Значит, это был не сон...     Вcе эти подмены не были случайностью... Так вот почему не было столь приметных кристалликов среди однородной массы вновь синтезированного брейнорина. Нужно, обязательно нужно будет повторить реакцию. Тут Сергей вспомнил, что в лаборатории, на полке около термостата, должна была оставаться небольшая навеска заветного дифосфопроизводного мектолиевой кислоты. Еще раньше, планируя один из опытов, он приготовил навески разной величины сразу для нескольких реакций, но использовал тогда не все. Значит, он еще сможет воспроизвести свой первый результат. И понять, в чем отличие условий, почему в последний раз не образовались кристаллы. Да, кристаллы... Не в них ли все дело? Ведь трем крысам они с Антоном давали именно те сероватые кристаллики, не бурый песок. Почему они так по-разному подействовали? На вид все три съеденных крысами кристалла как будто были одинаковыми, но может быть, оттенки цвета разнились? И ведь не записали вес кристаллов, не провели досконального химического анализа. Не научный опыт, а какой-то кавалерийский наскок. Ах, хорошо бы иметь под рукой широкополосный спектрометр, рентгеноструктурную установку... Мечты, мечты... А ведь без дотошных измерений даже сигнальную публикацию нельзя давать, это ж просто курам на смех.     Однако начинать новый эксперимент немедленно все же не стоило, лучше отложить это деликатное дело до утра. Во-первых, Настя ждет. Во-вторых, синтез требует времени и тщательной подготовки, а ночью так легко ошибиться. Теперь, полностью уверенный в том, что он находится в двух шагах от заветной мечты, цели, ради которой он работал последние несколько лет, он предпочитал избегать лихорадочных поспешных шагов. Другая проблема стояла перед ним: какие изменения мог вызвать брейнорин в головном мозге незадачливого (незадачливого ли?) Генки, впрочем, то же относилось и к Тито. Сергей обдумывал эту проблему по дороге домой, механически проделывая привычный путь.     Прошлогодние публикации группы Питерса конкретизировали, что уже легкие дозы брейнорина, доставленного в кору полушарий мозга, могли вызвать изменение проводимости аксонов. Этот эффект, в принципе, допускал возможность измерения, раз изменится электрическая активность коры. В долгосрочной перспективе можно было также ожидать структурных изменений - увеличения толщины и поверхности коры за счет углубления извилин. Неужели эффекта удалось достичь так быстро? Всего лишь за считанные дни? Эх, хорошо бы было попытаться снять у Генки энцефалограмму. Но как и где это сделать, не привлекая ничьего внимания? И в том числе самого Генки!? У Насти в поликлинике должна быть подобная аппаратура! Но... Стоп... Меренков внезапно испугался собственных мыслей. А что, если Генка был не единственным, кто каким-то образом смог "отведать" загадочное вещество? Ведь последствия могут быть самыми непредсказуемыми - и не только для этих людей, но и для самого Сергея, и в том числе для его карьеры. Да что там карьеры! Дело, кажется, принимало совсем дурной оборот. Нет, - все же стал успокаивать себя Сергей, - все эти "экстраординарные" Генкины способности могли объясняться миллионом разных причин.     Он вспомнил, как сам в шестом классе выучил на спор флаги 178 стран мира и ни разу не ошибся, узнавая их все и называя страну принадлежности, когда приятели решили проверить его. Наградой, выигранной тогда в споре, ему был кляссер с редкой коллекцией почтовых марок, с изображениями самолетов и портретами знаменитых летчиков, который его друг Мишка поставил на спор. Жемчужиной коллекции была марка 1935 года выпуска, с портретом летчика Каманина и сценой посадки на его самолет последних челюскинцев. Нет, все это ерунда, никакой Генка не вундеркинд, но поговорить с ним все же обязательно нужно.     Успокоенный приятными воспоминаниями (марки из того самого кляссера до сих пор занимали почетное место в его давно заброшенной коллекции), Сергей переключил свое внимание на Тито. Не было никаких сомнений в том, что брейнорин оказал на Тито явное стимулирующие воздействие, а значит, изменения площади коры головного мозга у Тито должны быть особенно заметны. Нужен хороший рентгеновский аппарат, - с грустью подумал Сергей. В их институте никто о подобном оборудовании даже и не думал мечтать, да, честно говоря, большинству сотрудников подобный прибор вообще-то был и не нужен. Ну не качество же слоености коржей "Наполеона" им проверять? Видимо, без помощи Насти никак не обойтись... Интересно, а как такие проблемы решаются у них там, на Западе? На какую-то долю секунды Сергей представил себя в стенах первоклассной лаборатории: полки занимали баночки с фирменными реактивами компании "Мерк", на лабораторных столах сверкало чистотой оборудование швейцарской фирмы "Метлер-Толедо"...     Ночь Меренков провел в беспокойных метаниях, то проваливаясь в сон, то внезапно просыпаясь. В голову лезла всякая чертовщина. Ему снился его визави Анантападманабх Сридхарачарья в белой чалме и синем, расшитом звездами халате. Индус производил какие-то таинственные и непонятные манипуляции над огромным стеклянным шаром, в котором сидела белая крыса (точь-в-точь похожая на Тито). На голове у крысы были закреплены датчики причудливых форм и непонятного назначения. Временами Сергею казалось, что по гладкой поверхности шара, словно в телевизоре, проплывали цветные изображения. Срезы гипертрофированного головного мозга крысы сменялись структурными формулами незнакомых органических соединений. Меренков проснулся несвежим, наскоро принял душ, пожарил яичницу и даже толком не доев ее, помчался на работу с твердым намерением повторить синтез брейнорина сегодня же.     Но поработать ему не удалось и в этот день. Как только он появился в институте, его потребовал на ковер сам заведующий кафедрой, профессор Терещенков, и устроил форменный разнос. Зав был вне себя, он говорил о необходимости соблюдать производственную дисциплину и бережно относиться к выделяемым для работы реактивам. В конце концов он потребовал тетрадь учета и расхода спирта. Ту самую, листы в которой должны быть пронумерованы и прошиты суровой ниткой, а каждый миллилитр использованного спирта должен быть взят на учет. Как выяснилось, Сергей перерасходовал свою норму аж на три месяца вперед. Пользуясь расположением старшей лаборантки, симпатичной и улыбчивой Анны Юрьевны, он брал спирт крайне часто и расходовал его почти неограниченно: спирт был нужен для перегонки промежуточных продуктов синтеза брейнорина. И вот грянул скандал. Мало того, что он так сильно израсходовал норму, так еще этой проклятой тетради не оказалось на месте. Сергей потратил почти целый день на ее поиски, пока не обнаружил пылящейся за батареей отопления. Последняя запись была датирована сроком месячной давности. Зав рвал и метал, грозил увольнением, обещал послать на всю оставшуюся жизнь если и не на Соловки, то уж точно на подшефную овощную базу. Остаток дня Сергей провел, старательно вписывая в соответствующие графы заветные миллилитры израсходованного спирта: когда, на что были потрачены, сколько...

В 6 часов позвонила Настя и вывалила сразу две замечательных новости. Во-первых, Высоцкий никуда не уезжал. Как только что стало известно в их больнице, позавчера в Первую Градскую "Скорая" привезла пациента с острым гнойным аппендицитом, забрав его прямо из вестибюля Таганки перед "Гамлетом", а все знают, что в "Гамлете" играет только Высоцкий и без всяких дублеров. Во-вторых, Александра Владимировна принесла ей адрес Вяльцевых, и если Сергею еще интересно, то...     Тетрадь, призванная хранить в себе действия сотрудников, уполномоченных работать с этиловым спиртом, полетела в ящик стола ("почти закончено, завтра с утра отдам Анне Юрьевне"), Сергей уже мчался к выходу. Студентки Лазутина и Клочок остались с носом - их коварные планы получить легкий зачет по органике у уставшего за день преподавателя непредвиденно сорвались.     По дороге (а идти было совсем недалеко - бульварчиком до проспекта, три квартала по проспекту, еще два квартала вглубь и вот он - вяльцевский двор) Сергей выкладывал Насте все: про пропавшую неведомо куда колбу с брейнорином (а уже целая неделя прошла), что, вполне может быть, это Генка стянул, и если он брейнорин вдруг съел, то это полное ЧП - получается испытание на человеке неизвестного биологически активного химического вещества: что один кристаллик делает с крысой, Настя сама видела, а Генка - это не крыса, это живой настоящий мальчик, и если с ним случится что-нибудь ужасное, то Сергей себе никогда не простит, не говоря уже, что дело подсудное, а еще у Генки мог сохраниться остаток брейнорина, и это страшно важно, потому что повторить результат своих самых первых синтезов у Сергея больше не получается из-за того, что перепутались химикаты, и если подтвердится, что у Генки все от брейнорина, то как было бы нужно обследовать его, например, сделать электроэнцефалограмму, но так, чтобы он сам не догадался о важности происшедшего, потому что огласка такого щепетильного вопроса повредила бы работе... и тут они, наконец, пришли, и Настя уже тянула руку к кнопке звонка, болтавшегося на одном шурупе рядышком с обшарпанной исцарапанной дверью, у которой вместо ручки был прибит загнутый гвоздь.     Дверь открыла смутно знакомая Сергею женщина, но сама она Сергея явно не узнавала.     - Здравствуйте, - вежливо вступил Меренков. - Это квартира Вяльцевых? А с Геннадием можно поговорить?     - С Генкой-то? Опять набедокурил? Вы кто будете, из милиции или от школы?     - Успокойтесь, пожалуйста, Антонида... э-э-э, извините, не помню вашего отчества. Мы не из школы и не из милиции. Мы... э-э-э... из института. Да, из института. Нам с вашим сыном очень надо поговорить.     - Это еще зачем? Я мать, со мной и говорите. Нечего мальца попусту тягать.     На шум высунулась пожилая женщина с теплой шалью на плечах:     - Тонька, что там?     - Да Генка опять что-то натворил. Идите в комнату, мама, я сама разберусь.     - Говорила я тебе, что выкинуть все надо было, и монеты, и марки. Как чуяла, краденые оказались! Вы из детской комнаты, что ли?     Настя, наконец, не выдержала:     - Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы вовсе не из милиции, и ничего ваш Гена не натворил. Совсем наоборот, мы заинтересовались им из-за его хорошей школьной успеваемости. У него ведь хорошие отметки?     - Ага, - заулыбалась Антонида. - Сегодня опять две пятерки принес: по математике и по географии.     - Вот видите! А у нас специальная программа. Я из горздрава, а Сергей Петрович из... м-м-м... из института, по заданию Академии педнаук. Нам поручено выяснить, как отражается повышенная школьная нагрузка на здоровье детей. Сколько часов ваш сын ежедневно проводит за уроками?     - Да вы проходите в комнату, что же мы в коридоре стоим? Там и поговорим, - вдруг засуетилась Вяльцева-мать. Она была явно польщена предположением, что ее непутевый Генка проводит за уроками больше часа в день.     Они вытерли ноги о половую тряпку, аккуратно лежавшую под дверью, прошли внутрь, сели вокруг стола. Настя с любопытством оглядывала комнату: старомодный сервант с посудой, сверху салфетка с бахромой, на ней образок, очередь из слоников, а дальше - дешевые занавески, горшок с фикусом, натертый мастикой пол, на стене рамка со старыми фотографиями: молодая еще бабушка в цветастой кофте, широкой юбке, щегольских сапожках... Оглядывался и Сергей: ни одной книги, только разбросанные по кровати школьные учебники, рядом на тумбочке банка с монетами, наверное, теми самыми, на стене - фотографии: молодецкого вида старшина около танка, в руках автомат, напряженно смотрит в аппарат.     - Мама, сходите за Генкой во двор, скажите, люди пришли специально с ним поговорить, - распорядилась Тоня.     Старушка поднялась и, шаркая тапочками, пошла в прихожую. Хлопнула входная дверь.     - Так что про Геночку? - Вяльцева мягчела прямо на глазах.     - Верно ли, что у него сразу после карантина резко повысилась успеваемость? – Настя продолжала вести разговор.     - Верно! Как после ветрянки вышел, так каждый день по пятерке носит, а то и две.     - И что же, много занимается?     - Да нет, не сказала бы... Как гонял во дворе, так и гоняет. Ну, правда, перед школой он несколько дней к Славке Нечипоренко ходил заниматься. Славка - отличник, его по пионерской линии прикрепили. Вы Нечипоренко знаете? Они в соседнем дворе живут.     - Это он прямо во время карантина ходил?     - Ага. Славка ветрянкой уже болел, ему нестрашно.     Опять стукнула входная дверь. В комнату вошел коротко стриженный парнишка, немедленно принявшийся беззастенчиво пялиться на гостей.     - Гена, - обратился к нему Сергей. Он тоже не отрывал взгляд от мальчика. - Это твои монеты там, в банке? Можно мне посмотреть?     - А не отнимете? - недоверчиво поинтересовался обладатель состояния.     - Геннадий! - ахнула мать. - Что ты такое несешь? Немедленно покажи Сергею Петровичу монеты и марки!     Генка вздохнул и повел Сергея к тумбочке показывать свои сокровища. Понятно, ни марки, ни монеты нисколько Сергея не интересовали. Его интересовал Генка. Он принялся расспрашивать того о школе, об учителях. Генка перестал дичиться и охотно рассказывал, что все уроки в школе стали совсем простыми, даже и в учебник заглядывать не надо, все, что училка накануне говорила, так просто повторить слово в слово и готово - пятерка.     - А как задачки? Диктанты?     - С задачками хуже, - вздохнул Генка. - Задачки не решаются. С математикой по-другому приходится. Тут либо Верку... Веру Сергеевну надо просить, чтобы не вызывала, либо у доски ей говорить, чтобы отвязалась. С диктантами сам не знаю, конец четверти и диктантов больше нет. - Как это - просить? - не понял Меренков. - Берешь и говоришь ей: "Не спрашивайте меня, Вера Сергеевна"?     - Нет, - мальчику было явно непросто сформулировать идею разговора с учительницей. - Я не так говорю, чтобы все слышали. Я прямо ей говорю. Не в уши, а как бы прямо в голову. Ну... я как бы от нее думаю: "Не стану сегодня Вяльцева вызывать". Или: "Не стану Вяльцева дальше держать, он уже все ответил, я ему пятерку поставлю".     Ого! Неужели Генка овладел гипнозом? Но это же ни в какую теорию не ложится! Ну-ка, проверим. Только надо аккуратно, очень аккуратно. Не напирать...     - И что же, всегда получается?     - Где там... - Генка махнул рукой. - Вот школьной врачихе никак не могу объяснить, когда живот заболит или срочно надо... - тут Генка смутился и продолжать не стал.     - Скажи, а как ты все эти монеты собрал?     - Выиграл, - Генка оживился. - Вы представляете, абсолютно никто ничего не помнит! Даже такую ерунду, как кто за наших во второй пятерке играл на чемпионате мира в прошлом году. Или кто бразильцам в матче за третье место забил. А вы помните, кто? - он хитро посмотрел на Сергея.     Кто же тогда у поляков забил? А ведь Сергей смотрел этот матч.     - Дейна?     - Вот и нет! Лято. Смотрите, - он показал мелкую монетку, судя по всему, болгарскую, - эту я выиграл, когда на спор назвал все японские пре-фек-ту-ры. А вот эту, - из банки был извлечен грязный царский пятак, - за мексиканские штаты и всех американских космонавтов, которые на Луне приземлялись.     - Здорово! Но скажи, Гена, ты всегда помнил футболистов, хоккеистов и префектуры?     - Нет, дяденька. - Генка чуть поразмышлял, словно опять прислушался к себе. - Не всегда. Недавно только запомнились.     - Это когда уроки в школе стали простыми?     - Да, точно! Как вы догадались?     - Где же ты мог запомнить все это? Прочел или услышал?     Генка опять задумался.     - У Нечипора. То есть у Славы Нечипоренко. Я к нему школьный материал подгонять ходил, а они подписаны на "Футбол-Хоккей", и у Славки его целые пачки лежат (Генка завистливо причмокнул), и "Советский спорт" есть, и журнал "Англия", и атласов всяких полно.     - Значит, совсем недавно... А точного момента не помнишь? Может быть, ты какое-нибудь лекарство принял?     Генка отрицательно замотал головой. Никаких таких таблеток он не глотал и микстур не пил.     "А теперь вернемся к гипнозу", - решился Сергей.     - Ну, хорошо. Попробуй показать мне, как ты "разговариваешь" с учителями. Можешь сказать Анастасии Михайловне, чтобы она почесала нос?     - Сейчас попробую. - Генка набычился в сторону Насти. Настя подняла было руку, но потом опустила ее и продолжала вести светскую беседу с Антонидой. Генка поедал глазами Настю до тех пор, пока нос не зачесался у него самого. Тогда он отвел взгляд и расстроенно сообщил Сергею: - Не получается. Не слышит она.     - Ладно, оставим. Попробуем другое. Сколько будет 53 и 68?     Ответом ему было только сопение.     Меренков оглянулся и потянул с Генкиной кровати учебник по истории древнего мира. Он раскрыл книгу на последней странице, подержал ее три секунды перед глазами мальчика, закрыл и попросил повторить, что там было написано. Генка стал медленно, как будто читая невидимые строки, перечислять название издательства, типографии, фамилии корректора и технического редактора.     - Отлично. Теперь вот что, - Сергей попросил ручку и написал на линованном листочке английскую фразу: In this paper I’d like to discuss a new possibility... быстро показал Генке и предложил написать такое же самому. Парнишка без малейшей задержки принялся за дело и медленно, коряво, но верно вывел увиденное.     - А теперь прочти!     - У, здесь по-иностранному... Ин тхис папер и, - начал было Генка, но встретил незнакомый значок апострофа и застрял.     Сергею было достаточно.     - Гена, я бы хотел, чтобы ты прошел медицинский осмотр. Понимаешь, ты стал так хорошо заниматься в школе, тебя обследуют и мы, может быть, поможем другим мальчикам и девочкам также хорошо учиться.     - Уколы будете делать? - уточнил Генка.     - Нет, - клятвенно заверил Сергей. - Никаких уколов.     - А молоточком по ноге будете стучать?     - Молоточком по ноге будем.     - Тогда я согласен! Нечипора тоже изучать будут?     - Нет, Гена, только тебя. Понимаешь, Нечипоренко уже давно хорошо учится, а ты только недавно стал. Вот мы и хотим тебя обследовать. Завтра я за тобой вечером зайду и мы пойдем вместе на работу к Анастасии Михайловне, - Меренков кивнул в сторону Насти и... сразу же забыл обо всем, кроме того, что увидел на столе.     За столом бабушка потчевала гостью настойкой чайного гриба. Посудину, из которой разливалась настойка, Сергей узнал мгновенно: это была его собственная колба – пропавшая неделю назад колба с брейнорином.     - Хорошая настоечка, - медоточила между тем бабка. - Ты пей, девушка, пей, от нее цвет лица улучшается, кавалеры на тебя засматриваться станут. Специально для вас из сараюшки принесла.     - Опять вы, мама, эту грязную банку притащили. Сколько раз я вам говорила: не надо пить эту грязь.     - Да не грязь, не грязь, Тонька. Та вся пролилась у меня. Свихнула я банку сослепу-то. Это новый уже. И банка мытая. Хороший гриб, только тот был лучше.     Сергей с грустью посмотрел на чистое стекло колбы. Ушел его брейнорин, впитался в подмосковный песочек. Весь, без следа. Без следа ли? Вот же он, след: стриженый мальчонка с абсолютной памятью, слуховой и зрительной. И, может быть, еще и другие способности. Кто ж его знает, что произошло внутри этого черепа после питья бабкиной настойки на брейнорине!     - Пойдемте, Анастасия Михайловна. Спасибо вам, - обратился он к матери и бабушке. - А тебя, Гена, мы увидим завтра. До свидания.